Горожане и селяне. Нахичевань

Часть вторая. Беседы с магистрами.

Горожане и селяне. Нахичевань.

В 1779г. на земли современного Ростова-на-Дону из Крыма были переселены армяне. Они основали здесь город Нахичевань-на-Дону и окрестные сёла (версия перевода названия Нахичевань — последний привал).
В истории переселения интересно то обстоятельство, что двигаясь из Крыма население не смешалось, а расселилось, сельское — в сёлах, городское — в Нахичевани. Причем большинство сел оставили себе свои прошлые названия, в то время как все горожане поселились в одном городе.
Об этом стоит поговорить поподробнее. Селяне не перемешались, а пришли и поселились локально во вновь отстраиваемых сёлах. Они принесли с собой свои христианские святыни и построили храмы. В силу того, что императрица назначила лишь определённое количество сёл, то в одном из сёл были построены две церкви, как свидетельство именно неслиянности даже самих селян.
Если же говорить о горожанах, то они не только смешались, но и для большего единения не назвали ни одной улицы именами из прошлой жизни. Зато появились «линии». Линии не взывают к памяти и не разделяют горожан по прошлой географии. Такой опыт есть при строительстве новых городов, таких как Санкт–Петербург и Нью-Йорк.
В этом событии из истории армянского народа я нашел подтверждение своей мысли о том, что горожане и селяне, по сути, разные народы. Вернее, я не знаю, как назвать то, что у одного народа, объясняющегося на одном языке, существует два совершенно разных способа существования: горожане и селяне. Они находятся в состоянии постоянного взаимодействия, хотя настолько различны, что попадание одного из них в пространство другого чревато большими проблемами, как для него, так и для пространства другого. Об этом я попытался написать в работах: «Сельская школа» и «Версия города».

Всё есть пространство.
Всё есть только пространство.
Нет ничего, кроме пространства.

Вопрос «почему есть нечто, а не ничто?» Мераб Мамардашвили назвал основным в философии. Особо важной он считал эмоциональную окраску этого вопроса, а именно чувство удивления. Это чувство свидетельствует об увиденном и увидевшем. Удивиться может тот, кто увидел. А увидеть и, тем более, видеть, может не каждый.
Толчком для моих размышлений в Питере послужил самому себе заданный вопрос: как обнаружить мир как целое? Этот появился не сразу. Ему предшествовали попытки найти хоть какие–нибудь связи между вещами. Эти попытки ни к чему не приводили. Да и не могли ни к чему продуктивному привести, так как вещи слишком существенны. Они очень приспособлены и конкретны.

У Рильке есть такие слова:

«Я знал – звезда не тянется к звезде.
Друг–другу безразличны все планеты»

Это те же вещи, они важны и недоступны. Вывод напрашивался один – вещи не знают и не хотят знать друг друга. Страшно представить себе хоть на мгновение, что вещи, заполнив мир, стали воистину его хозяевами. Мир вещей – мир разрухи – мир шума. Где же прячется мир покоя? Где же целое? Где единое?

«То, что предшествует всякому различию, без сомнения вечно, различие ведь тоже что изменчивость, а всё по природе предшествующее изменчивости – неизменно, а значит вечно. Но различие состоит из единого и другого, поэтому оно после единства, как число после единицы. Таким образом, единство по природе прежде различия, а поскольку оно по природе предшествует ему оно вечно.»

Кузанский.

То, что предшествует всякому различию – это, безусловно, пространство. Наш мир пространственен. Этот постулат не требует доказательств. В нашем мире пространственно всё. Все вещи пространственны и более того они помещены в пространство. Я готов повторить – вещи – это только сгустки пространства. Отсюда мир – как пространство не имеет в себе ни чего инородного, только по разному сформированное пространство. Поэтому, пространственный мир – целостен, а потому вечен. Пространства различаются по плотностям и по отношению друг к другу, но всегда внутри мира. Повторяю – пространственный мир – целостен, и не может быть на него воздействия извне. У нашего мира не может быть вне, только внутри.
Изменения, которые могут происходить, связанные с нашими проектными амбициями, всегда будут нести в себе деструктивное начало, если не будет учитываться то, что любое внедрение в целое может привести к непредсказуемым последствиям.
Для меня всегда было ясно, что любая точка пространства имеет свои координаты, (другими словами – каждая точка пространства имеет свою самость, а, следовательно, и своё имя, отсюда и свою неповторимую жизнь).
Поэтому проектирование необходимо рассматривать как некую реконструкцию определённой пространственной целостности, изменение способа существования которой должно быть заранее просчитано как не разрушающее единства. Именно реконструкция, как работа в сложившейся ситуации.
А может быть – не реконструкция, а вживление. Вернее всего вживление.